Обитатели Тьмы

Природа распределила все свои создания между двумя царствами: дневным и ночным. Несметное множество живых существ предпочитает ночные часы дневным либо потому, что ночью им легче найти себе пищу, либо потому, что бархатистый покров тьмы обеспечивает им большую безопасность и большее спокойствие. Они хорошо видят в темноте, о чем свидетельствует их высоко развитый зрительный аппарат.

У   БАРЬЕРНОГО  РИФА

Фламинго и фантастически причудливый подводный мир барьерного рифа у побережья Инагуа, там, где дно круто обрывается вниз, в глубины океана,— я не знаю более   удивительных  и  неправдоподобных   зрелищ   на свете, и остается только удивляться, что Инагуа, остров, во многих отношениях жалкий и неприглядный, распо­лагает всем этим великолепием на своих скудных вось­мистах квадратных милях. Что может сравниться с ним?—спрашиваю я себя, занося на бумагу эти строки, и не нахожу подходящих сравнений. Северное сияние? Внушительно, но слишком водянисто, слишком нереаль­но. Бухта Самана в Доминиканской Республике, с ро­щами царственных пальм на берегу и извилистыми сине-фиолетовыми заливчиками? — Слов нет, на земле едва ли сыщется еще одно такое место, где с каждой пройден­ной милей вам открываются пейзажи один другого чу­деснее, но и этой картине недостает последнего, заключи­тельного мазка, того воплощенного величия, которым поразил меня барьерный риф.

Мне уже не раз приходилось заниматься подводными исследованиями в водолазном костюме либо просто в ре­зиновой маске, а также в массивных стальных цилиндрах с иллюминаторами из толстого стекла. Не один час я провел в темно-зеленых глубинах Чесапикского залива и в прозрачных прибрежных водах Флориды; однако то, что представилось моим глазам после того, как я спу­стился в воду с борта замызганного парусного шлюпа, стоявшего на якоре у берега Инагуа в нескольких милях от Метьютауна, явилось для меня полной неожидан* ностью. Сверху из шлюпа невозможно было определить, что находится внизу, под поверхностью океана, хотя я и ожидал увидеть нечто из ряда вон выходящее, до того многообещающе выглядела уже сама верхушка рифа. Со стороны океана вода имела темно-синий оттенок, словно ее подкрасили синькой,— признак огромных глубин и ца­рящего в них мрака. Дно круто обрывалось вниз и, если верить карте, на целых две тысячи морских саженей ухо­дило в черноту вечной ночи.

Из простора океана один за другим накатывали ги­гантские валы, подгоняемые неослабно дувшим с востока пассатом. Они горою вздымались перед рифом и с ярост­ным грохотом разбивались о его зазубренный коралло­вый гребень Со стороны острова вода была спокойна и совершенно другого цвета — зеленого с ярким изумруд­ным оттенком. Она сверкала на солнце, отсвечивая глад­ким песчаным дном, и невозможно было определить, в каком месте она сливалась с нежной зеленью и белизной безмятежного тропического берега. Позади береговой по­лосы, обозначаясь на фоне неба отчетливой волнистой линией, колебались на ветру кроны кокосовых пальм. Вы­ступавший над водой гребень рифа являл собою зрелище первозданной красоты — и все же это ничто по сравне­нию с тем, что таится в недрах океана.

Капитан, он же владелец шлюпа, иссиня-черный островитянин, не на шутку встревожился, узнав о моих замыслах.

—        Господин босс,— взмолился он на своем смешном
инагуанском наречии,— господин босс, я бы ни за что
не полез туда — там акулы и барракуды, большие, как
эта лодка.

И он широким жестом обвел место нашей стоянки. Я прикинул на глаз длину нашего шлюпа — по меньшей мере двадцать пять футов — и недоверчиво усмех­нулся.

—        О'кей, босс. Дело ваше — вам и отдуваться. Я бы
не полез туда и за миллион шиллингов

Но я как раз затем и прибыл на Инагуа